Бесплатное образование, дармовые больницы и пособия по безработице - все это только за счет налогов. Сами же нефтяные деньги связаны и изолированы от национальной экономики - их прячут исключительно в зарубежных ценных бумагах. Доходы от этих ценных бумаг тратить можно, сами сверхдоходы от продажи нефти - нет. Причина: в Норвегии боятся инфляции.

Когда Ленин толковал об "учете и контроле", он имел в виду примерно это, с той разницей, что Билл Гейтс тогда еще не родился. Владимир Ильич мог бы много рассказать, что это даст экономике. Но, похоже, его учение, забытое на родине, нашло приют в Скандинавии.

Иные наши политики часто ругают наш минфин и предлагают ему учиться у Норвегии. Но чем политика Норвегии отличается от политики России? Какой такой способ распоряжения деньгами от нефти придумали в Норвегии, который оказалось не под силу нашим? Как говорится, найдите десять отличий. Сделать это даже на ощупь довольно трудно.

Наш корреспондент вернулся из Норвегии и рассказывает о том, как живется в нефтяном раю по-скандинавски.

Итак, и Россия и Норвегия оказались на пороге непростого решения: распечатать свои нефтяные заначки.

Россия согласилась тратить нефтяные сверхдоходы не только на внешнем рынке (на досрочную выплату долгов), но и внутри страны, на приоритетные социально-экономические программы. А Норвегия попыталась с помощью нефти спастись от "проклятия старости" - это когда работающие изнывают от высоких налогов, чтобы обеспечить высокую пенсию старикам.

Старшее поколение норвежцев хорошо помнит времена, когда картошка с селедкой на столе считалась деликатесом, по улицам ходили толпы безработных, а художники вроде Мунка писали столь безрадостные картины, что его полотно "Крик" в итоге похитил и сжег какой-то сумасшедший, не выдержавший заложенного в ней негатива. Открытие в стране (точнее, рядом с ней, на морском шельфе) колоссальных запасов нефти и газа совпало с переменами к лучшему. Это породило у простого народа мнение, будто все блага взялись только от нефти. Но это не так.

Норвежские экономисты в принципе считали неправильным, чтобы социальные проекты питались за счет другого источника, нежели налоги. "Есть две неотвратимые вещи, смерть и налоги", - втолковывают детям в школах. Налоговые деньги - "правильные", они стимулируют людей к труду, они вливаются в экономику живительной кровью. Нефтяные деньги - "вредные", они развращают, создают иллюзию, будто можно ослабить налоговый гнет, коли высоки мировые цены, а потом эта иллюзия оборачивается инфляцией и пропастью между богатыми (теми, кто близок к нефтяному сектору) и бедными.

Чтобы заставить людей платить налоги, в Норвегии пошли на самые жесткие меры, которые вряд ли понравились бы многим нашим продвинутым. Каждый гражданин страны обладает личным номером, вроде нашего ИНН. Но у нас в ИНН сначала нашли "число дьявола", а потом, наигравшись, махнули на затею рукой (кто хочет, тот пусть приходит в инспекцию, и получает), в Норвегии же пошли до конца.

Наличных денег в стране почти нет (остались у туристов да у детей - на мороженое), за все платят пластиковой банковской картой. Каким-то непостижимым образом каждая операция (зашел в магазин, купил молока) попадает в недра единого компьютера, и, если я не платил налогов, но приобрел машину, у меня будут большие проблемы. Впрочем, как это я вдруг не заплачу налогов? Они будут автоматически вычтены с карты по моему личному номеру. А безналичные зарплаты и пособия, точно учтенные, гарантируют, что у меня просто не может быть доходов, которые не заметит компьютер. "Я даже наркотиков у уличных барыг купить себе не могу, - жаловался мне один оболтус, - я же не буду совать им пластиковую карточку". Конечно, обналичив, он покупает то, что ищет, но операция обналичивания тоже под контролем, и социальная служба непременно поинтересуется: "Деньги снимал, на что потратил? Ай-яй-яй".

Первым ощутил на себе благотворное влияние "тоталитаризма" малый бизнес. У него вдруг исчезли проблемы, связанные как с организацией дела (кредиты, помещение, опыт работы, советы бывалых), так и со взаимоотношениями с чиновниками. Поскольку вся твоя кредитная история на виду, банку очень просто принять решение, сколько денег тебе дать. Основная же "беда" в том, что список свободных помещений запротоколирован, вывешен на публичные сайты, тебе достаточно подыскать подходящее без всяких приватных контактов с чиновниками. У них же отпала всякая, не предусмотренная законами власть над человеком: даже "строго пронзить взглядом", как выразился мой знакомый российский бюрократ, не всегда получается - люди общаются с властью через Интернет.

Не жалуется вроде и крупный бизнес. Да, налоги высоки, но почему же они никого не душат? Потому, что, принимая решение идти работать в Норвегию, инвестор знает: взамен уплаченных налогов он получит нечто более важное - инфраструктуру и прозрачные правила игры. Что тормозит приток инвестиций в Россию? Неразвитость инфраструктуры и взяточники-бюрократы. В Китае коммунисты бросили государственные доходы на строительство инфраструктуры, а взяточников расстреливают. В Норвегии бюрократа нейтрализовали четким сводом инструкций, а на инфраструктуру тратятся также из государственной казны, как и китайцы.

Зашел на биржу труда в Осло, хотел посмотреть на обездоленных, которые ждут разовой работы в надежде полакомиться вечером тарелкой супа, но не обнаружил людей вообще. Народ предпочитает трудоустраиваться, сидя дома перед компьютером. Как оказалось, если не привередничает, то на централизованном сайте биржи труда найти подходящее место можно быстро. В Норвегии безработица невелика и стабильна, а скрытой безработицы, как в России (вроде что-то получаю, но разве на это проживешь), в общем-то нет.

И так настал в Норвегии рай. Но счастья нет и в раю.

Великая пенсионная пирамида

Нация в Норвегии катастрофически стареет. Старики живут все дольше, и 90-летний не кажется уже аксакалом, да еще на подходе массовый выход на пенсию послевоенного поколения, отмеченного высокой рождаемостью. Минимальная пенсия составляет 180 тысяч крон в год (примерно 65 тысяч рублей в месяц). Цены в стране высокие, но ощутил на себе: прожить на такие деньги можно очень и очень достойно. Пенсионный фонд устроен по советскому принципу. Он формируется за счет налогов работающих. Однако доля работающих угрожающе уменьшается, а количество стариков все увеличивается. Проблема. Но если бы она одна.

Заплатив старику пенсию, государство не считает, что его обязательства закончились. В стране создана мощнейшая социальная структура (дома престарелых, сиделки на дому, стариковские медики), которая также питается из бюджета. Госзаказ - сделать жизнь старика счастливой - и подобающее ему финансирование кормят колоссальную инфраструктуру социального бизнеса, и конкуренция на этом рынке жестокая. Урежь бюджетные отчисления на старость - и на улице окажутся сотни тысяч молодых, которые живут за счет того, что оказывают услуги старикам.

Между тем звоночки, что система дает сбои, уже звучат. Старики хотят жить в домах престарелых, чтобы общаться со сверстниками: их дети и внуки пашут с утра до ночи, дабы трудовыми подвигами компенсировать высокие налоги. Но мест в домах престарелых уже не хватает. Государству пришлось выработать четкие критерии, кого брать в дома, к кому присылать сиделку. Ему пришлось разрешить бизнесу ввести символическую плату за пребывание в доме престарелых, но она никого не останавливает.

Людям, которых я видел в одном из рядовых домов престарелых, "повезло": их состояние здоровья таково, что им разрешили бросить свои квартиры и переехать сюда на постоянное жительство. Здесь очень тихо: у каждого своя однокомнатная квартира или коттедж, и кнопка тревоги на поясе: нажал, тут же примчится медсестра. Заплатив четверть пенсии за полный пансион, те, что покрепче, маются, куда бы деть остальную часть пенсии. Мне говорили, что иные балуются дорогим алкоголем, курят в постелях сигары ("А ну как подожгут тут все, эх, Фидель бы такого не допустил", - жаловалась мне медсестра с Кубы) и даже умудряются где-то доставать легкие наркотики. Ничто не запрещено: лишь бы в депрессию не впадали, лечение обойдется еще дороже. В комнате образцово-показательного старика, который тратит деньги не на курево, а на книги, - дорогая мебель, перевезенная из брошенной квартиры, антиквариат со всего мира, в том числе русская сабля и комплект матрешек. Перехватив мой взгляд, постоялец выдавливает из себя несколько слов на русском: да, был в России много раз, строил метро в Москве и Ленинграде. В Ленинграде - еще при Сталине. "Великий был человек, великая страна... А кстати, как выглядят в России дома престарелых?"

С другой стороной старости мне пришлось познакомиться в центральной больнице. Конечно, и тут едва ли не основной контингент - старики. Каждый лишний год жизни в разы прибавляет медикам забот: прежде умирали в 75 от инфаркта, и все тут, а тут у 90-100-летних пошли в гору онкологические болезни, а с ними и другие, такие, о которых доктора прежде знали по учебникам.

Государство не решилось отдать здравоохранение бизнесу, частных врачей почти нет. Нет и конкуренции между медиками. Больницы сами решают, как тратить бюджетные деньги, зато контроль со стороны государства за обоснованностью этих трат жесткий до крайности. Вот в больницу, где я побывал, пришла директива - как хотите, сокращайте бюджет на 200 миллионов крон. Главврач озадачен. С пациента взять нечего: за какие-то услуги с него можно взять небольшие деньги, но чем сложнее операция, тем больше вероятность, что тебе вообще ничего не придется платить, а снизить качество обслуживания не позволят, прежде всего, заметьте, общества больных. Есть такие. Люди, которые чем-то болеют, по вечерам собирают кружки и рассказывают, как лучше лечиться тем, кто заболел недавно. А что, съязвил я, есть общество гастрита, и общество менингита? Да, без тени иронии ответили мне, но самое сильное - общество Рака, оно диктует правительству свои условия и все время пытается подмять под себя другие общества. Врачи боятся этих обществ как огня, потому что все врачи ошибаются, но если в России пациент остается один на один с корпорацией лекарей, в Норвегии за твои права заступается твое общество. Огласка, суды - лучше не связываться.

Центральная больница, где я побывал, не просто впечатляет - потрясает неискушенного экскурсанта. Конечно, это их "ЦКБ" (только не для элиты). Да, в районной поликлинике, где я тоже был, нет крупнейшего в стране собрания предметов искусства после национального музея ("а как же, живопись лечит"). И в районной клинике по вечерам не дают концерты звезды оперы. И, конечно, в районной клинике тесновато. Но если районка поглянулась мне своей функциональностью, здесь взяла душу "повседневная роскошь". Наверное, только в Норвегии тебе покажут палату, где вчера лежал король страны (скрепя сердце главврач разрешил полицейскому дежурить у двери, а то пациенты автографами замучили), а сегодня там валяется работяга, еще и власти ругает. Королю достаточно того, чем пользуется подданный. Просто потому, что этого достаточно.

Но за этим фасадом кроется требование правительства "затянуть гайки за счет внутренних резервов". Беседуя у роскошного бассейна с крупнейшим в стране специалистом по онкологическим заболеваниям, услышал от него горькие сетования на то, что государство дает мало денег на фундаментальную науку. "Они зарабатывают колоссальные средства за счет продажи нефти, но тратят их на инвестиции в чужие экономики", - говорил он мне, и я наконец-то почувствовал себя почти на родине.

И, может быть, самое тяжелое: судьба молодых в стране стариков. Как уже говорилось, сама структура занятости провоцирует молодых обслуживать тех, кто не работает. Едва ли не самой популярной профессией, на которую заточены масса вузов, является так называемый социальный работник. Но вот парадокс: чем более высокое образование ты получаешь, тем тебе труднее найти работу. Работодатель тоже начинает чувствовать нехватку бюджетных денег. Более образованному он обязан платить больше, иначе никак: если в России зарплата считается предметом договора между тобой и работодателем, в Норвегии работодателя, который нанял выпускника престижного вуза за гроши, профсоюзы просто порвут. Выход: вакансии забиты, как сказали бы у нас, "пэтэушниками". Так почему нет роста безработицы? Просто потому, что человек продолжает учиться дальше (образование-то бесплатное). Именно поэтому Скандинавия породила феномен "вечно учащейся молодежи" уже далеко не молодого возраста. В итоге на бюджете сидят все участники пирамиды: старики, социальный бизнес и вечные студенты.

Фонд будущих престарелых

Перед нашими странами одновременно встают похожие вызовы. В Норвегии за счет высоких налогов построили "социализм", но структура общества со временем изменилась, и налогов не хватит. В России же диссонанс между фактом наличия Стабфонда и бесчисленными "дырами" в бюджете и обязательствами перед бюджетниками и пенсионерами оказался слишком вызывающим, чтобы позволить Стабфонду только стерилизовать денежную массу. Теоретически и в России, наверное, стабфонды будут распечатаны, можно, как в Норвегии, затянуть пояса, поднять налоги и выбираться из ямы, позабыв, что у тебя есть нефтяная заначка на черный день. Но в силу бесчисленных причин именно снижение налогов стало лозунгом эпохи. А Норвегия в силу бесчисленных причин не может сказать старикам и наркоманам "нет". У всех свои тараканы.

И то и другое означает, что стабфонды будут распечатаны. В Норвегии намерены действовать очень осторожно. Да, Фонд будущих поколений (нефтяной) уже переименован в Пенсионный. Но от смены вывески он не стал собственно пенсионным. Поговорив со многими в Норвегии, пришел к выводу: там просто не придумали, как именно перекачать деньги из нефтяного фонда в "настоящий" пенсионный фонд, чтобы не взвить инфляцию. Россия, похоже, будет действовать более радикально.

Более или менее понятно с той частью Стабфонда, которая с 1 января стала Инвестиционным фондом. Он невелик - и в этом видят залог того, что он не подстегнет инфляцию. Но у экспертов возникает вопрос: не придется ли потратиться из Стабфонда на новые, амбициозные, социальные программы? Ноль доходов у учителя и врача - идеально для финансиста (ноль инфляции), но чревато. Рост бюджетных зарплат и пенсий - конечно, рост инфляции, который, если вовремя не принять меры, чреват тем же. И как быть? В Норвегии тоже не знают.

Но там знают, что платить налоги должны все. Этих налогов должно хватать на те цели, на которые они предназначены. Точка. Если человек получил зарплату в конверте, пусть идет в прокуратуру, чтобы не оказаться под старость без нормальной пенсии. Если мои налоги чиновники разворовали на откатах, я не должен стоять в стороне, я должен вынудить власть поменять правила игры. В Норвегии очень многое решают простые люди, собранные в общества ли, в коммуны ли. Я не знаю, как собрать людей в такие общества в России. Я не знаю, готова ли власть говорить с таким обществом. И я сознаю, что и такая структура не будет панацеей, как не стала она панацеей в Норвегии.

Есть ли жизнь в нефтяном раю

Экс-министр финансов Норвегии Пер-Кристиан Фосс - в интервью "РГ"

Российская газета: Говорят, нефтяной фонд Норвегии из-за инфляции потерял 17 миллиардов долларов...

Фосс: Это неверно. На самом деле нефтяной фонд вырос примерно на 300 миллиардов норвежских крон (около 1,3 триллиона рублей. - А.Е.). Причины роста: выросли и доходы от нефтегазовой деятельности на шельфе, и выручка от инвестиций в акции и облигации. Мы не можем исключить, что когда-нибудь стоимость фонда упадет. Это произойдет, если подешевеют на бирже те акции, в которые вложены его средства.

РГ: Ваш российский коллега Алексей Кудрин как-то сказал, что Стабфонд РФ состоит из виртуальных денег, напечатанных на станке. Можно ли сказать такое же про ваш фонд?

Фосс: Нельзя, и об этом я сужу в том числе по беседе с г-ном Кудриным. Российский Стабфонд пополняется только тогда, когда цена на нефть превышает определенный показатель, а норвежский фонд включает в себя долю от всех нефтяных доходов. Причем так или иначе можно тратить лишь 4 процента нефтяного фонда. Для небольшой страны опасно тратить больше: в этом случае курсом кроны будет управлять не политика правительства, а Нефтяной фонд. Первая задача нашей политики - избежать слишком больших колебаний курса кроны, вторая - сохранить нефтяной фонд как пенсионный, который пойдет на пользу будущим поколениям.

РГ: Когда в России употребляют термин "Фонд будущих поколений", имеют в виду инвестиции в подрастающее поколение. А вы говорите почему-то о пенсионных программах, то есть о "прошлых поколениях". Поясните.

Фосс: Число пенсионеров в Норвегии резко возрастет после 2010 года. Пока основную долю пенсионных расходов покрывают налоги, но мы считаем, что часть этих потребностей должен покрывать и Нефтяной фонд.

РГ: Г-на Кудрина постоянно обвиняют в том, что он держит средства Стабфонда в иностранных бумагах, и тем самым кредитует иностранные экономики. Вы поступаете так же. Вероятно, слышите ту же критику?

Фосс: Меня тоже обвиняют, хотя и не так жестко. Но я считаю, что в мире слишком много хороших точек для приложения капитала, чтобы связывать себя рамками одной страны. Инвестиционных ограничений немного: этические (мы не вкладываем деньги в военную промышленность) и "практические" (максимальная доля инвестиций в одну компанию - 5 процентов от ее уставного капитала).

РГ: Вы инвестируете деньги и в российские госбумаги. Считаете их надежными?

Фосс: Я не считаю их рисковыми.

РГ: Россия с будущего года начинает тратить свой Стабфонд на строительство объектов инфраструктуры. Можете ли вы допустить аналогичное решение для вашей страны?

Фосс: Это разумный приоритет. Мы тоже делаем достаточно большие инвестиции в инфраструктуру, правда, не напрямую из фонда, а через бюджет (впрочем, средства нефтяного фонда и так составляют часть нашего бюджета).

РГ: Каждый год ваш парламент решает, как тратить часть фонда в будущем году. Какие звучат наиболее экзотические предложения?

Фосс: Большинство партий признают, что ограничения трат средств нефтяного фонда предпринимаются во избежание повышения инфляции и уровня процентной ставки. Это понимание ограничивает число экзотических предложений. Однако "товарищи на местах" страдают тягой к экзотике: иногда они предлагают приобрести нерентабельное предприятие или построить никому не нужную дорогу. Но теперь нефтяной фонд будет переименован в Государственный пенсионный фонд. Хотя правила его использования останутся теми же, смена вывески сама по себе будет напоминать: чем больше мы тратим из фонда, тем больше мы забираем у будущих поколений. Полагаю, это будет еще серьезнее ограничивать число невзвешенных предложений.

РГ: Кто-нибудь в Норвегии говорит, что надо просто все взять и поделить?

Фосс: Есть некоторые экономисты, которые размышляют вслух на эту тему. Однако, как только появляются подсчеты, сколько при этом достанется каждому гражданину, все недоумевают, почему так мало, и еще больше огорчаются, когда им напоминают, что без фонда им придется больше платить в счет будущей пенсии.

РГ: Будучи на месте российских финансистов, что бы вы сделали иначе, нежели они?

Фосс: Я считаю политику вашего правительства разумной. Единственное пожелание, которое я позволил себе на встрече с г-ном Кудриным, - более прозрачные условия для иностранных инвесторов.

РГ: Как-то вы сказали, что Норвегия приветствует приход иностранных добывающих компаний, а политика России прямопротивоположна. Вы это имели в виду, "жалуясь" нашему министру финансов от лица инвесторов?

Фосс: В Норвегии накоплен хороший опыт совместного участия наших и иностранных компаний. Часто бывает так: 10 компаний ничего не нашли, а одной повезло. Это вообще в норвежских традициях: смешивать государственную собственность и частную, свой и иностранный капитал.

РГ: Являетесь ли вы сторонником усиления роли государства в нефтедобыче?

Фосс: Нет. Потому что самые большие доходы от этой деятельности бюджет Норвегии получает через налоги. Получается, что риски по добыче несут компании, и государство в этих рисках не участвует, а свою долю через налоги оно все равно возьмет.

РГ: Может быть, наивный вопрос - почему в Норвегии все так дорого?

Фосс: У нас самые высокие в мире налоги на спирт. Высоки налоги на бензин, поскольку правительство много тратит на экологию.

РГ: Жалуется ли вам бизнес на тяжкое налоговое бремя?

Фосс: За прошедшие 4 года сумма налогов снизилась на 20 миллиардов крон (86 миллиардов рублей. - Е.А.). Сегодня наши предприятия могут зарабатывать хорошие деньги. У нас - большой и свободный рынок труда, и мы привлекаем рабочую силу из других стран ЕС. Если вы посетите несколько ресторанов, вы найдете там представителей большинства европейских стран, которые работают за норвежскую (по уровню) зарплату.

РГ: В России компании связывают рост цен на топливо, а через него и на прочие товары, именно с появлением Стабфонда, который отбирает у них часть доходов. Звучат ли такие идеи от ваших компаний?

Фосс: Иностранные компании, в частности американские, уже привыкли к тому, что в Норвегии им придется платить большие налоги. Они знают, что в Норвегии есть богатые месторождения, и они нуждаются в них.

Как в мире тратят нефтяные деньги

Это собственно стабилизационные фонды (заначка на "черный день" - для экономик, которые целиком зависят от цен на сырье), фонды будущих поколений (деньги откладывают родители, чтобы их тратили дети) и фонды "справедливости" (доходы делят тут же между гражданами).

Он начал работать 1 января 2004 года. У него три источника: экспортные пошлины и налог на добычу ископаемых с той цены, которая превышает так называемую "цену отсечения", свободные остатки на счетах на конец года и доходы от ценных бумаг, в которых он размещен. Его размер к 1 января составил 1,5 триллиона рублей.

Государственный нефтяной фонд Норвегии основан в 1990 году. Он пополняется, только если бюджет сводится с профицитом. В него отчисляют энное число центов с каждого нефтедоллара, как бы вне зависимости от цены нефти, но сколько именно, решает каждый год парламент, ориентируясь как раз на цену нефти. Объем фонда превышает 120 процентов ВВП, или более 160 миллиардов долларов.

Фонд Объединенных Арабских Эмиратов и других арабских стран залива работает, как норвежский: простым отчислением с каждой тонны проданной нефти. Деньги активно тратятся "здесь и сейчас", инфляция сдерживается искусственно. Лишь в последнее время средства брошены на диверсификацию экономики в виду исчерпания нефтяных запасов.

Стабилизационный фонд макроэкономики в Венесуэле работает с 1998 года в условиях жесткой государственной монополии на нефтедобычу. На сегодня его умудрились почти полностью растратить без особой пользы для общества.

Фонд Чили основан в 1985 году и пополняется за счет добычи меди. Расходуется на покрытие внешнего долга и на компенсацию бензиновых цен внутри страны.

Стабилизационный фонд Аляски выполняет одну-единственную миссию: чтобы люди с Аляски не разбежались. Каждый год житель северного штата получает из него 1000 долларов наличными. Несмотря на это, в фонде скопилось "лишних" 26 миллиардов долларов, которые в общем-то просто лежат, не работая. Им просто негде работать: вне США для них не так просто найти применение, а впрыскивать в собственную экономику правительство эти деньги не может из страха перед инфляцией.